“Испытываю войну на Донбассе как собственную боль” – капеллан армии США Вестфолл
Как передает Цензор.НЕТ, Радио Свобода расспросило о ее опыте работы с моральными травмами ветеранов.
– Госпожа Вестфолль, на чем вы делаете основные акценты, начиная работать с ветераном?
– Мы ведем много разных групп, это группы духовной поддержки. Есть такая методика – привлечение каждого из ветеранов к работе в группе. Это не то, что у меня есть какая-то тема, я ее прочитала и на этом все кончилось, нет. Мы выбираем тему, которая затрагивает душу, которая интересна и актуальна для ветеранов, и в течение работы группы, в течение часа, они выговариваются. Они делятся своими болями, переживаниями или своими рассказами, как они смогли пройти через это. Рассказ одного человека может – как "цепная реакция" – тронуть сердце другого человека. "У меня тоже такое было, я через это прошел…". И таким образом ветераны будто сами себя лечат. Я только слежу, чтобы не переходили на темы, не имеющие отношения к беседе, направляю. Если вижу, что они замолчали, еще думают, я рассказываю и о своих истории, то, что я пережила. Конечная цель – поддержать их, завершить "на высокой ноте".
Также мы посещаем ветеранов в палатах, в психиатрическом отделении, работаем индивидуально. Мы делаем так называемую "духовную оценку". Это своего рода анкета, но я ничего не записываю, задаю вопрос в виде дружеской беседы, запоминаю ответа. В частности, я выясняю, которой человек веры и как ее можно поддержать в этой вере. Вот такой пример. Зашла я в палату к одному тяжело больному одинокому ветерану, спросила, которой он веры. Он сказал, что в детстве его мать водила к баптистской церкви, а потом он отошел от веры, не интересовался этим. У него никого не было. Мне было больно, что его никто не посещает. В конце беседы я попросила: "Можно за вас помолиться?". Я всегда прошу разрешения, ведь в Америке свобода вероисповедания и я не должна оскорбить чьи-то чувства. Этот солдат согласился. Я помолилась за него. Открываю глаза – а он плачет. Сначала я испугалась. А он говорит: "В последний раз меня молились еще в детстве" …
Нам, людям, нужно это человеческое понимание, почувствовать, что мы заботимся друг о друге. Когда ты проходишь через трудное время и у тебя никого нет, ни родных, ни друзей, кто-то тебя должен выслушать. Если я могу вдохновить и поддержать духовно, то я для этого в тот момент и есть.
– Работаете ли вы – если видите потребность – с семьей ветерана?
– Конечно. Страдают не только сами ветераны, страдают и их семьи, потому что они не знают, как себя вести, когда есть посттравматический синдром. Мы работаем с самыми ветеранами, но есть такие моменты, когда приглашаются семьи. Каждый приносит еду, устраиваем пикник, неформальное общение. Также мы работаем с общинами, с общественными организациями, Таких в Америке сейчас очень много, особенно в последние годы. Ребята возвращаются из Ирака, из Афганистана и требуют адаптации.
– Вы согласны с таким утверждением: "С войны приходят, но не возвращаются"?
– Да, такое есть и среди американских военных. Некоторые, у кого-то не складывается в мирной жизни, с семьей, хотят вернуться назад. "Вот там меня понимают, вот там я нужен". Они не могут вернуться, они рвутся назад. Вот для этого мы и есть – капелланы, психологи, мы работаем одной командой. Главное – вернуть человека к полноценной жизни.
– Каждый ветеран сталкивается с посттравматическим синдромом, это аксиома?
– Нет. Все зависит от человека. Есть ребята, которые прошли такие ситуации, кажется, точно появится посттравматическим синдромом, а он – нет, нормально. А есть такие, что ничего особенного не пережили, но синдром появляется. В одной книге о посттравматическом стрессе было упоминание о Второй мировой войне, Холокосте, концлагерях. Когда освободили выживших в этих лагерях, тех, кто прошел ад, то кое-кто не мог справиться со своей жизнью, они просто "распадались на части". Но некоторые, кто был в той же камере, прошел те же испытания, смог пережить это. Эти люди выучились на психологов и даже помогали другим. Все зависит от человека. Все мы разные. Бог нас создал разными. Но поддержка нужна всем.
– Посттравматический синдром может проявляться не сразу после возвращения человека из зоны боевых действий. Или вы "ведете" ветерана в течение определенного времени, чтобы не пропустить этот момент?
– Конечно. 30 дней, 60 дней, 90 дней. В каждый из этих периодов мы проводим так называемую "декомпрессию". Эта система была разработана ныне покойным капелланом Рубенсом, он был моим старшим начальником на базе, он научил этому многих капелланов. Разбиваем ветеранов на небольшие группы, в каждой есть военные только одного ранга. Почему? Потому военные низшего ранга не будут говорить о проблемах при своих начальниках. А цель в том, чтобы они были откровенными, чтобы выговорились. Была такая ситуация, когда мы проводили групповую "декомпрессию", это был сержантский состав. И вот один военный говорит: "Я очень рад, что вы нас выслушали. А как было после первой войны в Персидском заливе – нас привезли домой, нас никто не слушал, мы были вынуждены через все пройти сами"
Если сравнивать ветеранов в США с украинскими ветеранами, есть ли отличия?
– Посттравматический синдром не выбирает, американец ты, украинец или еще кто-то. Это война, она не жалеет никого. У меня была возможность пообщаться с украинскими военными после семинаров, также слежу в соцсетях, читаю комментарии. Вижу, что такие же проблемы, как у нас, так и здесь. Но украинским солдатам, конечно, тяжелее. Даже условия войны другие – она подлая, гибридная. В Ираке и Афганистане не используются "Грады", их там просто нет, нет тяжелого вооружения. А здесь оно есть. И идут обстрелы. Поскольку я родилась украинкой, то я это переживаю как собственную боль.
– Если говорить о конкретных рекомендации, вы можете посоветовать украинским ветеранам, которые возвращаются с войны домой?
– В Америке мы всем им советуем сразу стать на учет в ветеранской больницы, ведь никогда не знаешь, когда понадобится медицинская помощь. В Америке эта система не сразу стала эффективной. Отец моего мужа – профессиональный военный, он отслужил более 20 лет, прошел Вьетнам, он все это рассказывал: с больницами было не очень … Но сами ветераны, которые вернулись домой, "проталкивали", инициировали, добивались создания клиник, они были активными .
Стать на медицинский учет – да. Но очень важно, чтобы была поддержка еще в контексте семьи, общины, общества. Надо давать понять, что общество заботится. Ветерану также требуется какое-то дело: копаться в земле, участвовать в спортивных соревнованиях, в работе ветеранских организаций.
– На своих семинарах вы рассказываете украинским бойцам, в частности, как предотвратить суицид, как действовать, когда есть признаки того, что товарищ думает о суициде.
– В таких случаях, чтобы помочь, надо выслушать. Если вы заметили признаки того, что человек думает о суициде, вы даже можете в нее прямо спросить: "Ты думал о самоубийстве?". Вы этим самым не подбросите ему мысль, она у него уже есть. И старайтесь выслушать. Никогда не говорите: "Какие глупости, надеюсь, ты этого не сделаешь". Поскольку тем самым вы закрываете дверь. Надо выслушать, найти защитные факторы. Семья, например, дети, мама, даже животное, к которому солдат привязан, ищите что-то, хотя маленькое, за что можно ухватиться. А потом – надо заключить "договор". Надо, чтобы человек пообещал этого не делать, пообещал на следующий день обратиться за профессиональной помощью. В моей практике был случай, когда с ветераном мы проговорили три часа, и я видела, что если уйду, то мы его потеряем. Наконец мы достигли договоренности: на следующий день он поехал в клинику …
– А как реагировать гражданским, незнакомым людям на ветеранов? Многие отводят взгляд, когда видят человека в форме в транспорте, на улице.
– В Америке люди подходят и говорят: "Спасибо за вашу службу". Улыбаются, пропускают, могут заплатить в ресторане. Надо понимать, что эти люди жертвуют многим ради нас, и не стесняться сказать: "Спасибо".
Справка: Капеллан-майор резерва ВВС США, капеллан медицинского центра Ветеранской администрации США (Атланта, штат Джорджия) Ольга Вестфолл – родилась и выросла в Днепре. Долгое время живет и работает в США. С первых дней боевых действий на Донбассе вместе со своим мужем Клеем, также военным, поддерживает украинскую армию.
